В уютной студии собрались очень разные люди: арт-терапевт, психолог, музыкант, звукорежиссер, детский врач, психолог, перенесший травму и прошедший марафон Ройтмана, и, наконец, акушер-гинеколог, которого и научная степень не спасла от ухода в фармацевтический бизнес С какими вопросами они пришли на эту встречу и с какими ответами уйдут, спустя три часа?
Где живут боги?
— Я все время смотрю на врачей, ушедших в фармакологический бизнес, мне кажется, они скучать должны. На днях встретил известного психотерапевта в Москве, который был врачом-хирургом. «Господи, как ты мог уйти из медицины в психотерапевты?! Это как уйти в джунгли из города…» В медицине же все прозрачно — вот диагноз, вот анализ. Раскрыл, посмотрел, зашил. Он смотрит на меня удивленно и недоумевает, почему я его не понимаю…
Ладно, если из банка уйти, где все затхло, хотя… Есть у меня клиент, который работал в космической отрасли на серьезном посту, а ушёл — правда, на не менее значительную позицию в крупный банк. Я ему: «Как?!" А он: «То, что ты представляешь как банк на самом деле космос, а то что ты подразумеваешь под космосом — это банк». — «Как такое может быть?!« — «И сам не знаю…»
На самом деле все часто оказывается иначе. Я вот сам всю жизнь мечтал о медицине: боги живут там…
Как заманить себя в здоровье?
Из зала: Саша, а ведь профессия врача (знаю по себе) тоже не оторвана от психологии. Но пройдя марафон у меня появилось ощущение, что я внутренне выросла. После перенесённой травмы я пряталась за две вещи — быть мамой и реабилитироваться, а сейчас села на велосипед, перестала пользоваться палочками и — что важнее — появилось понимание того, где я, а где не я… Вот в этих границах есть я, моя жизнь, а за ними — весь мир… Может, поэтому меня так заинтересовала теоретическая психология…
— Как можно любить после того, что ты сказала, теоретическую психологию? Как они могут быть релевантными тому, о чём ты сейчас говоришь? Схемки всякие — это же так скучно! Ещё со школьных времён я спрашивал (у меня мама преподаватель английского): «Почему так, мама?» — «Не почему, так и всё». Мне всегда это казалось странным, как это можно запомнить и вообще иметь к этому отношение, если это «так и всё». Я не силен в теории, мне трудно втискивать в схемы, я стараюсь скорее наоборот… Психология — как раз такая область, где применение схем мне кажется опасным. Схема побуждает тебя сделать вид, что ты понимаешь происходящее, а это идёт во вред работе.
Впрочем, если бы меня спросили, как учить молодого психолога, я бы конечно сначала знакомил его со схемами. Делай, А, делай B, делай С — получишь Е.
Делаешь раз, два, три раза — получаешь Е и у тебя появляется ощущение, что тебе доступна работа, ты состоятелен, у тебя появляется вера в себя. Но нельзя все время делать ABC и получать все время Е. И ты с какого-то момента начинаешь исследовать, а как еще получить Е и если еще что-нибудь такое же интересное как Е, только совсем другое? И тогда ты вырастаешь…
Наверное, схемам есть место, но на фазе обучения, но мне тут кажется очень важным компонентом воспитание.
Откуда я беру то, что делаю? Из какого состояния это приходит? Чем больше ты в своём навыке хорош, тем больше пространства…
Как заманить себя в здоровье?
Звезда на фюзеляже
Из зала: Саша, что ты чувствуешь, когда видишь человека, который прошёл твой марафон, и серьёзно изменился? У тебя не возникает ощущения, что ты — бог, спровоцировавший перемены?
— Почему-то вспоминается анекдот про то, как спрашивают известного военного лётчика: «Что вы чувствуете, когда сбрасываете бомбы на города?» Тот задумался, потом говорит: «Лёгкий толчок в левой плоскости». Так вот… Что я могу чувствовать? Радость, что же ещё…
Конечно, у меня возникает желание выцарапать на фюзеляже очередную звезду, но тому мешает понимание, что это краденая звезда.
Ведь, если по правде, я к этому не очень-то имею отношение, я сопровождающее лицо, участвовавшее только в создании температуры и давления, но не я приношу все реагенты в этот реактор, я даже не знаю, куда приведёт этот процесс и куда его вообще надо вести. Более того, я даже не загружаюсь этой информацией. Не моё это дело! Но когда в результате получается всё хорошо — да, звезду на фюзеляже нацарапать хочется.
Из зала: Какие процессы происходят, благодаря чему человек меняется?
Александр Ройтман: Как заманить себя в здоровье?— Разные бывают подходы. Иногда бывают короткие коучинговые консультации, где я иногда (неудобно говорить перед коллегами, но, думаю, что не я единственный) советы даю. Когда разовая часовая консультация, то я иногда позволяю себе, разложив всё по полочкам, сделать определённый прогноз и сказать о том, какое развитие видится мне полезным. Но вообще-то это очень специфическая форма. Это даже не совсем терапия. На одном полюсе лежит педагогика, а на другом — психология. Соответственно на одном полюсе — обучение и коучинг, придание всему этому некоей схематичности, а на другом — психотерапия и воспитание, некое участие в естественном развитии.
С одной стороны, мы не можем вырастить сосну, но мы можем её поливать и возможно даже удобрять. С другой стороны, если речь идёт о тренерской функции обучения, то мы действительно формируем крону. В искусстве бонсая, конечно, копию дерева создают под свои желания, но к экологии и интересам самого растения это имеет вторичное отношение. Сосна на откосе над рекой многим больше нравится.
Я не хочу ничего плохого сказать про педагогику, но мне больше нравится психотерапия, потому что создаётся некое пространство, где рост является естественным. Это зависит и от цены, и от того, что происходит в коридоре перед кабинетом, где клиенты шёпотом друг дружке передают что-то. Что? Вот в этом-то и всё дело.
Если ты можешь обеспечить атмосферу в коридоре, то ты в состоянии сделать и всё остальное.
Я лет четырнадцать работал в гипнозе. Коридор — это было такое место, в котором люди проводили часа четыре, а потом заходили в кабинет, где им никто стула не предлагал, потому что дело поставлено на поток («Рот захлопни, придёшь через три месяца»). Да, так работали наши профессора из 30-50-х годов, тот же Платонов, но — заметьте! — худели у них тётушки на 30 килограммов за месяц-за два с захлопнутым ртом, потому что если ты понимаешь, что несёт тебе клиент в своих предыдущих десяти годах жизни и понимаешь, чего он хочет, то это уже работа с установками, с намерениями, мастерство.
Формула такая простая, что за её разглашение мои коллеги будут меня пинать коленками, но я всё же скажу. Когда ты стоишь бешеных денег, то тот, кто их заплатил, уже выздоровел.
Может, это звучит не очень красиво, но мы «берём» человека за его слабости (с «сильностями» ему приходить нечего).
Как заманить себя в здоровье?
Красная дорожка для симптома
Вопрос из зала: А бывает так, что клиент не видит свою силу, а терапевт ему показывает, за что он может уцепиться и идти вперёд…
— Ты же не чувствуешь, что у тебя есть воздух. Для чего тебе это осознавать, если воздух есть?..
Наверное, самое главное в профессии — точка хорошего мастерства. Для терапевта — это работа с сопротивлением. Причём важно, чтобы ты и сопротивление всё время оказывались в разных местах. То ли его перезагрузить, то ли запутать, то ли обмануть, то ли с ним договориться — в общем, умение не попасть с сопротивлением лоб в лоб, умение не оказаться по разные стороны баррикад.
Это даёт, грубо говоря, шанс постелить симптому красную дорожку… из дерева. Симптом ведь недаром на этом месте находится, у него есть очень серьёзные поводы именно здесь жить. Более того, он выполняет очень важные функции в жизни человека.
Чтобы не быть голословным, приведу пример. Когда-то, в 18 лет, я совершил две суицидальные попытки. Я был влюблён в девочку, с которой сидел за одной партой. Вместо того, чтобы повести в кино, в подъезде зажать и поцеловать — словом, сделать что-нибудь само собой разумеющееся, что могло бы быть для неё интересным, я был на какой-то своей волне и… рисовал её, чем окончательно надоел ей за эти полгода. Такая форма любви ей не подходила или, может быть, она просто всех моих усилий не замечала. В конце концов, она взяла и ушла на другую парту к моему конкуренту.
Гадюка и щитомордник! Пережить я этого, конечно же, не мог…
Никто о моих суицидальных попытках, слава богу, не знал. Один раз я выпил полстакана дихлорэтана, но как-то выжил… Второй раз наглотался таблеток, меня положили в больницу, предполагая менингит. Подержали пару месяцев, ничего не нашли и просто выпустили, а у меня осталась на всю жизнь болячка: если перенервничаю или перенапрягусь физически, начинается рвота, не могу ни есть, ни пить. У этого симптома есть имя — Камила. Сначала я даже не догадался почему такое название, потом кто-то из коллег говорит: «Это похоже на ком…»
Однажды я приехал в Израиль, и друзья отвели меня к очень крутому врачу, который посмотрел и сказал, что все может закончится онкологическим заболеванием: «Приходи, мы это отчикаем». Я очень упирался, но в конце концов, все на меня так насели, что деваться было некуда. Мне сделали операцию, после которой у меня осталось не то, что 5 дырочек, а 5 пятнышек йода.
И что же? Я был так рад, что это не сработало! Правда, теперь, спустя лет десять, оно как-то потихонечку начинает срабатывать.
Но за это время я понял, как симптом важен в моей жизни и сколь многое он решает для меня.
Если, например, моя жена Машка начинает со мной ругаться и ссориться, то мне ничто не мешает встать себе этак спокойненько, отправиться в туалет, чтобы там тебя вывернуло наизнаку.
Не было бы симптома, надо было бы разъяснять, как она к тебе жестока и бессердечна, а так… К тому же если просто страдать, то могут и не заметить, а когда тошнишь над унитазом, то как не заметить? Ты же хоть и запираешь дверь, но делаешь это со звуком, который разносится на весь дом.
Вот жена и воспитывается в духе любви к мужу. Или, например, перетрудился — значит, не в силах пару недель работать… В общем, целую кучу вещей обеспечивает этот симптом.
Иными словами, та тема, что симптом имеет ценность, очень важна. Часто клиент не отдаст тебе ни за что свой симптом, отсюда и сопротивление. Он тебе не отдаст его, пока не поверит в то, что твои руки к нему как к истинной ценности протягиваются, что ты разделяешь тот большой кусок жизни, который у клиента прошёл под знаком этого симптома. Это искусство — построить бережные отношения с бессознательным.
У бессознательного есть репутация тупого бизона или кабана, который живёт у тебя внутри, творит всяческие беззакония, хулиганства и у него, кроме плохого, никаких больше замыслов.
В моём понимании, бессознательное — это очень бережливая часть меня, которая не отдаёт нам целый массив информации, ряд ключей доступа. Мол, тебе, такому олигофрену в руки руль давать — дело последнее, потому что я (считает бессознательное) ту машину десять тысяч лет строю, а ты раз и разобьешь?
Ну уж нет, тут нужна мера моего доверия к тебе. Симптом так устроен, что регулирует всю эту систему.
Когда человек приходит на приём, на психотерапевта смотрит бессознательное: «Ты чего сюда припёрся? Это наши — а точнее, мои — дела…»
Когда ты выстраиваешь уважительные отношения с бессознательным, то тогда обходишь сопротивление, заключаеший некий с ним альянс, тогда мы вдвоём думаем, как поставить клиента в разумные рамки.
Логика такова, что если ты с симптомом строишь доверительные отношения, то дальше ты разными способами делаешь всё возможное, чтобы не оказаться на линии огня, чтобы любой выплеск шёл мимо тебя.
Симптом — часть меня, хотя большого уважения ко мне он тоже не имеет (такое убогое существо как я лучше к розетке не подпускать, из холодильника всё самому убирать, а то внутрь мородильника залезет и там запрётся).
Почему он так к тебе относится? Да потому что он пришёл из того возраста, когда тебе было год, два, три. Вот он и хочет выстроить такую защиту от дурака, чтоб ты сам себя не покалечил.
Да, ты повзрослел, но он не очень в это верит, не говоря уже о том, что, наверное, ты где-нибудь ещё спотыкаешься. Вот поэтому он тебе не отдаёт информацию, которая стоит между тобой и миром, а лишь выдаёт тебе по капле некую связь для управления происходящим.
Когда симптом видит, что у меня и самого есть десятка полтора других способов не давать себе пить и есть по две недели, то он может отступить и посмотреть, какие более взрослые контакты с миром можно предложить, и если оказывается, что ты компетентен, то и нет необходимости тебя душить.
Только для врачей. Only medical
Я очень люблю врачей, но когда они начинают выписывать антидепрессанты… Те психологи, которые говорят «Вам не надо пить антидепрессанты» получше первых, но не намного, потому что они не хотят лезть в тот угол, где затаился симптом, то это уже имеет отношение к соматизации. Да, началось, может быть, всё с тревоги, но закончится глубокой, настоящей болезнью.
Тут важно научиться работать с врачом, как с членом команды. Есть глубоко соматизированная часть симптома, которая оставляет в теле разрушающий след.
В том же бесплодии огромная часть на стороне психологии. Так всё хитро устроено, что очень часто врачи толком не знают, что происходит, какая часть происходящего, к примеру, относится к имунной реакции, а какая — к душе. А потом, глядишь, и забеременела. Кому звезду рисовать? Да пускай всем.
Или вот еще пример из разряда «Я слепой и пусть весь мир мне служит». В одной из недавних моих групп была девушка, у которой проблемы со зрением. В один из дней с утра она выглядела свежо и прекрасно, а к вечеру у неё так подбородок «зацвёл», что прямо не узнать, да и видеть она перестала меня.
Симптом объективный, телесный, но проигнорировать его связь со «здесь и сейчас» было бы, мягко говоря, неосторожно. Значит, я бы предположил, что она чего-то видеть не хочет.
Разумеется, когда речь идет о некой травме, следствием которой стала полная слепота, а потом медицинские технологии позволили вернуть зрение, то к психологии это не имеет отношения.
Другое дело что тут есть очень большой вопрос: насколько она хочет вернуть зрение? Слепота — это вся её жизнь. Обесценивать эту слепоту — значит, не уважать всю её жизнь, историю побед и поражений, историю становления её как человека, как личности, история её бед, страданий.
Кредит в миллион долларов или просто миллион на столе — все равно ты миллионер.
Вопрос из зала: Саша, с каким запросом к тебе приходят чаще всего?
— Часто я даже не понимаю, с какими запросами ко мне пришли, и очень долго с этим разбираюсь. На марафоне каждый в группе быстренько норовит рассказать, какую трагедию он мне принёс. Я всегда это слушаю вполуха: мне это даже не интересно, потому что я не очень верю на этом этапе, что это имеет отношение к реальности.
«У меня проблема с противоположным полом…» «У меня проблемы на работе…»
Ну это даже не смешно.
Запрос, который формулируется как в разговоре с подружкой в кафешке, это не запрос.
На запрос они выйдут хорошо если дня через три. Когда это будет голос из живота, когда их будет рвать в этом месте, когда весь текст состоит из двух-трех слов. «Больше всего я боюсь старости…» «Я очень боюсь одиночества…» «Боюсь, что она от меня уйдёт…»
Это уже ближе к запросу, потому что энергия под этим уже огромная. Но опять-таки этот запрос мне ещё ни о чём не говорит. «Она от меня уйдёт…» — «Так не бойся…»
Стоп! Моя задача создать температуру и давление настолько высокие, чтобы человек встал на пороге смерти, заглянул за этот порог.
«Умру однажды и меня не будет, и ничего тогда не изменить…» Более того (она сама к этому придёт или я могу подсказать): «И мой старший ребёнок подойдёт к этому… И мама… И папа… И мой любимый человек… Можно молиться, чтобы я сделала этот шаг первой, но я никогда до последнего мгновения не узнаю, к чему эта молитва привела…»
И вот когда человек оказывается у этого порога, то тут самое время повернуться к этому спиной и пойти жить дальше.
Да только в жизни что-то очень сильно меняется! Это смерть. Она была перед глазами всё время. Это всё равно что фотографировать против света: ничего не видно, он слепит тебя и засвечивает всё. Что ты видишь? Да ничего, если напротив света, а вот когда ты подошёл к этому свету, а потом повернулся к нему спиной и пошёл дальше или прошёл сквозь него, то дальше он у тебя из-за спины светить будет, помогая тебе увидеть всё. Помогает с этого мгновения увидеть всё. Свет перестаёт быть ослепительной болью, он становится очень верным освещением для всего того, что происходит в жизни. Это — а не запрос! — меняет очень многое.
Но это служебное дело, внутреннее отношение, часть работы клиента. А моя часть работы — создать температуру и давление.
Понимаете: он до этого даже боялся испугаться смерти, так он её боялся! А метапереживание — это когда ты его подводишь к вопросу, и он обретает рамки, становясь реалистичным.
Только для врачей. Only medical
Работал на телефоне доверия в экстремальной службе. Звонок:
— Я хочу убить себя!
Спрашиваю:
— Каким образом ты хотел бы встретиться с этим — отравиться, выброситься в окно, застрелиться?
— Застрелиться!
— Не грузи меня, — отвечаю, — я спровоцировал тебя, а ты и купился. Где ты возьмёшь то, чем застрелишься?
И тут начинается разговор. Проще говорить, когда он встречается со смертью как с практическим выбором, как с его последствиями.
— Ты никогда не задумывался, как ты будешь выглядеть?
Важно не отговаривать, а анализировать. Вот мы вдвоём и обсуждаем, как лучше покончить с собой.
Ситуация возвращается как бы домой, она перестаёт быть пугалом, становится частью истории и с этого момента человек более здраво относится к происходящему.
Вопрос из зала: Саша, сколько суицидов тебе удалось предотвратить?
— Откуда я знаю. В истории нет сослагательного наклонения. Сколько не удалось — такой вопрос правомернее, но и намного для меня болезненней.
Вопрос из зала: Правильно ли я понимаю, что марафон помогает повзрослеть, увидеть себя другим. Это и есть твоя задача?
— Не думаю. Это скорее косвенный результат. Ответ навскидку (дорого за него не дам), пожалуй, такой: сегодняшняя культура побуждает человека находиться в мире когнитивных конструкций, в мире целеполагания, целенаправленности и в отрыве от тела как такового.
Мы говорим «Ах, интуиция!» как о чем-то мистическом. Я думаю, что марафон в частности очень сильно направлен на то, чтобы вернуть в нормальное соотношение инструментов принятия решения.
Я исхожу из того, что весы выравниваются, когда я своё тело готов слушать не меньше, чем мою голову, осознавая, где в моём теле появляется это желание, как я о нём узнаю. «У меня болит всё…»
Интуиция — не мистическое чувство, а контакт головы с телом, когда между ними строится мост из убеждений и верований, которые пристало иметь взрослому человеку.
Пару дней назад у меня на индивидуальном сеансе была девушка — крутая, мощная. Одно то, что за пару-тройку лет купила себе квартиру в Москве говорит в пользу этого. Но… Ей тридцать лет и она на грани суицида, потому что не знает, зачем живёт.
Мы с ней разговаривали буквально час. Она ушла с пониманием того, что цель — это то, что привело Мартина Идена к смерти.
В психологии описан синдром Мартина Идена. Кто читал «Мартина Идена»? Да, сегодня он уже не в тренде, а для меня в своё время это была книга взросления, бестселлер.
Герой ищет социальный лифт, а когда он взлетает на этом лифте (становится великим писателем; девушка, которая еще недавно была звездой на небе, хотя друг его называет «буржуазной самкой», к нему приходит) и… топится.
Он пролетает эту цель и падает в никуда.
На этом слогане — «цель превыше всего» — зиждется любой возрастной кризис. «Не могу жить по-старому и не знаю, как жить по-новому». Старое полностью исчерпано, новое ещё даже не проглядывает.
Как заманить себя в здоровье?
Как довести хаос до естественного порядка?
— Марафон даёт возможность стабилизировать внутреннюю экологию процесса взаимодействия между телом и умом. Сам марафон внутренне очень естественен, потому что его дело — загнать систему в такой хаос, чтобы её единственно возможным драйвом было движение к порядку системы, выросшей из хаоса.
Но как довести хаос до такого хаоса, чтобы единственным выходом был порядок, который бы не привносился снаружи, а был естественен для меня до мозга костей, чтобы никто его туда не внесёт кроме меня, потому что если я не внесу, то так и будет хаос, хаос, хаос?
Из зала: Саша, пример привести можешь, как это происходит — из хаоса да в порядок?
—Вот они пришли и спрашивают: «А когда у нас перерыв?» Отвечаю: «Не знаю, когда у вас перерыв, тогда я пойду пить чай…» Или: «А когда мы уйдём?» Это понятно — все люди семейные, занятые. Для них это важно, но я не говорю и тогда они начинают выяснять, когда же начинать и когда заканчивать. В восемь начали спорить, в двенадцать закончили. Домой добрались к двум. Вот тут-то и начинается быстрая учёба.
Я встал и пошёл в туалет. Они тут же начинают шипеть и ругаться, начинают мгновенно создавать порядок, причём тоталитарный. И потом кто-то в серии восьмой мне орёт: «Ты создал тоталитарную секту». Ничего я не создал, я просто не сказал, кому и где сидеть, во сколько придём и во сколько уйдём и что будем делать. Я отдал им это право, это они создают.
Из зала: И это всегда на марафоне так?
— Нет… Всегда по-разному. По-разному настолько, насколько бывают разными два человека, помноженные на пятнадцать. Я не задаю правила, наоборот — убираю руки (я тут не при чём).
Из зала: Саша, а какова твоя роль?
Провокатора, трикстера, джокера! Моя роль — вести себя так, чтобы никто не догадался, чего я все-таки хочу. Если они не знают, чего я хочу, то сопротивляются неизвестно чему и тогда им нельзя ко мне привязать «что такое хорошо, а что такое плохо». Помните, песню: «Ты шел как бык на красный свет, ты был герой, сомнений нет. Никто не мог тебя с пути свернуть. Но если все открыть пути, куда идти и с кем идти?»
Пока ты знаешь что такое хорошо и плохо, то всё просто, а если ты ушёл с этой линии и тебя ни за что не поймаешь, ты жжешь, рассказываешь неприличные анекдоты, открываешь ноутбук или вообще поворачиваешься на бок и засыпаешь, то они в ужасе, они не понимают, к чему привязаться, ведь ты ведешь себя противоестественно, неуправляемо, хаотично и поэтому, в общем, очень по-человечески.
Из зала: Они начинают дружить против тебя?
— Ну да, это хороший способ, потому что в классике есть два способа сплачивать группы – либо на козла отпущения, либо на себя. Мне нравится, на себя. Во-первых, я деньги за это получаю. Во-вторых, я их намного меньше боюсь. В-третьих, это хороший тон для группы — сплачиваться против сильного, а не против слабого.
Конечно, им трудно простить этого козла, который срубил гору капусты и пошёл спать. С одной стороны, как можно это простить? С другой стороны, он делает это настолько органично, причём честно предупредил об этом, так что и обвинение не цепляется, трудно с этим.
Александр Ройтман: Цель, за пределами которой ничего нетВ какой-то момент они опускают руки.
«Спит? Может, в него ботинком запустить? Проснулся, но чувства вины у него в глазах как-то не читается. Мда… Деньги мы уже отдали, пришли. Это судьба…»
И они начинают работать, строить правила, отношения. Тогда уж и я подключаюсь.
Из зала: Саша, насколько потом эта система применима в жизни?
— Во многом, потому что во главе этой системы лежат свобода и ответственность. По большому счёту ты можешь взять табуретку и огреть соседа или тренера (хотя, конечно, лучше связываться с тем, кто не огреет в ответ).
Это тоже самое, когда ты приходишь на работу и говоришь: «А чё?! Троллейбусы не ходят…», а потом смотришь на часы, на которых не 9.00, а 9.15 и понимаешь, что есть часы и открытая дверь. Это контекст, в котором чувство вины и чувство обиды не цепляются, как и «предъява» тренеру, что он спит.
«Почему он спит? А что он ещё может? А почему он тогда заинтересовался мной? Потому что спать устал, а происходящее здесь интересно?..»
Вот так это живёт.
Из зала: Итак, свобода, чувство ответственности. Что ещё в алгоритме?
— Алгоритм джунглей. Представьте себе, что голодная кошка вышла на улицу, увидела голубя и полчаса стоит неподвижно, потому что голубь большой, а расстояние, как ей кажется, составляет три прыжка, с которых она теоретически может его достать. За то время, что она будет прыгать, он поднимется не выше 40 сантиметров, и вот она в голове считает это, пока в какой-то момент не принимает решение и не бросается… Ей не хватило сантиметра или она недостаточно ловко взялась за перо — промахнулась. Можно, конечно, упасть вниз и следующие полчаса кататься по земле в чувстве вины, что она не смогла и что её мама не научила, и что голубь про неё подумает, и она совсем голодная. А можно искать другого голубя. Это две парадигмы. Две жизненные модели.
Наша, очень толерантная, модель — первая (тебя не научили, тебе не дали, тебя не воспитали).
Кошка не может себе позволить — долго, по крайней мере — жить в такой модели, потому что голод не тётка, а хозяева не кормильцы.
И очень скоро к «охоте» в марафоне начинают относиться не к тому, что это нечто вроде того, что пошёл и голубей разогнал, а к тому что просто хочется кушать. Меня не интересует почему я не поймал (на это уходит слишком много времени), мне интересно поймать моего голубя. Понять можно и через две охоты, но если я его не поймаю, то на это у меня не будет сил физически. Неважно почему я не поймал голубя, мне важно иметь его в желудке. Всё остальное вторично.
Это имеет прямое отношение ко взрослости, зрелости. Речь идёт о моих отношениях с миром.
Как заманить себя в здоровье?
Чему научит психотерапевта кошка?
Из зала: Саша, принять этот мир или смириться — тут есть разница?
— Смирение, на мой взгляд, очень важный мастер психотерапии. Это простые конструкции, которые способны решать очень широкий круг проблем. Скажите про себя «я смиряюсь». Что вы чувствуете? Проговорите это про себя…
Есть узкопоповское «смирение», а если в более широком смысле понятие «быть смирным». У большинства людей в начале работы слово «смирение» вызывает поднятие «холки». Апатия, отказ от борьбы, безысходность…
Но, как я понимаю, это как раз не смирение. Есть анекдот такой: «Приходит к ребе молодой человек, местечко, где все друг друга знают: «Ребе, я атеист, в бога не верю». Старенький ребе лет под девяносто: «Да, и я в бога не верю». — «Подождите, вы меня не путайте, я в бога не верю…» — «Ну и я не верю…» — «Нет, вы меня обманываете, я у вас в школе училсся, вы меня молиться учили, братья, мой папа, дедушка — все у вас учились, вся наша семья. Как это вы в бога не верите, да вы мне врете» — «Не верю…» — «Но, ребе, как такое может быть? Значит, вы нам все время врали?» — «Нет, но в того бога, в которого ты не веришь, и я не верю…»
Так вот, то смирение, от которого встают на холке волосы, и у меня вызывает протест. Но в каких отношениях мы можем быть с миром? Гордыня велит спорить с богом, а на противоположном полюсе — смирение, которое говорит: мир таков.
Господи, дай мне спокойствие принять то, чего я не могу изменить, дай мне мужество изменить то, что я изменить могу, и дай мне мудрость отличить одно от другого.
Вот это про смирение. Дай мне силы защитить себя в том пространстве, где это возможно. Великодушие же — это та глубина, в которую я могу погрузить очень многое, при этом не боясь саморазрушиться. Некое воспитание в себе способности быть настолько целостным, чтобы уметь принять этот мир…
Почему учительница не может принять, к примеру, своего собственного ребёнка, который не учит уроки? Она просто разрушается в этом месте. Если же идти по пути углубления своей прочности, то получится и принять своего ребенка-троечника без связи с детьми-отличниками своих коллег по учительской, и найти возможность оставаться собой с троечником. Но для этого надо иметь какую-то базовую глубину души для того, чтобы поместив туда ребенка с тройкой, тебя бы не порвало на куски. Если у меня маленькая душа, то мне невыносимо больно, потому что туда ребёнок влазит, а тройка уже торчит наружу… Возникает конфликт — надо поместить больше, чем ты можешь, и ты начинаешь от этого разрушаться. Надо все время растягивать душу.
Вопрос из зала: А если алкоголик-муж, то тут уже понадобится смирение?
Смирение, но не в смысле безответности, а в смысле такого ощущения себя и мира, при котором ты способен не спорить с богом, но чётко осознаёшь свою подобность богу, право на счастье.
«Я не бог, и я не могу то, что решает бог, но я могу то, что решаю я…»
Если у тебя хватает прочности и мудрости за своё отвечать, а в божье не лезть, то, думаю, и с алкоголиком-мужем ты будешь жить, принимая его человеческое многообразие, но до того момента, пока ты не перестанешь его любить, пока у тебя хватает места на него. А потом — встала и ушла.
Реплика из зала: Мы вынашиваем мораль, растим в себе, гипертрофируем, а потом из-за этого же страдаем…
— Так устроен мир. Мы и дома проектируем, строим, а потом обзываем их «хрущёвками». В этом тоже не может не быть морали. Она всегда какая-то есть. Так устроен человек. Но для психолога это всего лишь субстрат такой же, как и для ремонтника без разницы, что за квартира — «хрущёвка», «сталинка»… Он не может из «хрущёвки» сделать «сталинку», но он может сделать так, чтобы в этой квартире можно было жить. Для мастера это всего лишь некое объективное пространство, в котором он создаёт субъективный интерьер, который может оказаться удобным или неудобным для жизни.
Мне кажется, что мораль — это некий социальный контекст, не имеющий отношения к личности. Он, как правило, не имеет никакого отношения к социальной справедливости, которой и так-то нет, он имеет отношение к обеспечению некоего политического общежития.
Это всё про мораль, но всё это не имеет отношения к личности, в психотерапии мне этим грузиться не с руки… Что у меня покупает клиент? Способность быть счастливым. И мне абсолютно безразлична политическая мораль на тему, скажем, девственности в этой стране. Более того, я буду взламывать эту систему убеждений, если после взлома счастье окажется куда более вероятным для человека.
Меня интересует только одно — кратчайшая дорога человека к счастью. Как опция — система координат, которую можно найти себе более счастливое место, чем при более узкой картине.
Мораль для меня ни друг и ни враг. Она — система координат для оценки существующей ситуации.
Я понимаю, что рискованно об этом говорить, закидают помидорами, но в моей профессии есть такой внутренний слоган: «Психолог должен быть туп, ленив и аморален, иначе он не сможет работать».
Туп — потому что если ты думаешь, что понимаешь, что происходит в душе клиента, то ты и вправду очень туп. Если же у тебя появляется уверенность, что ты понимаешь вообще всех своих клиентов, то это лучше тебе уже идти читать лекции — в общем, самое время уходить тебе в «умные». А если смирился с тем, что ничего не понимаешь, то это хороший признак, ты по крайней мере, может быть, хотя бы любопытен, можешь интересоваться, всматриваться, удивляться.
Ленив — потому что всё, что ты делаешь, не сделает твой клиент. А что не сделаешь — у твоего клиента есть шанс сделать самому.
У меня есть идеал хорошей психотерапии: я люблю собак, но учусь у кошек.
Как-то у нас дома завелись мыши. В невероятном количестве. А у нашей подружки была настоящая охотничья кошка — чёрная, длинная, тощая. Она была настолько охотница, что умудрялась ловить из окна летучих мышей, стрижей и ласточек. Несколько раз вылетала из окна с пятого этажа. Падала, ломалась, приходила в себя, но охотиться не переставала.
К той поре у нас мыши совсем обнаглели, и мы у подружки одолжили эту кошку. И вот сидим мы вечером. Лялька, хозяйка, сидит на табуретке, и кошка примостившись тут же, у неё за спиной, спит, а мыши просто ходят по дому. Раз мимо прошла, второй… А мы сидим и следим за этой кошкой, а та даже глазки не открывает, лежит себе, в уголке спит. Потом мышь обнаглела совсем, решила пройти через кухню в дверь. И кошка как шёлковый платок соскальзывает со стула, без малейшего ускорения идёт, пересекается с мышкой и уходит с ней в зубах в комнату.
Для меня это вершина профессионализма. Какая суета? Кто торопится? Какая работа? Мышь, если ей не мешать, сама подойдёт к тому месту, через которое кошка собиралась идти в комнату. Да, надо наклониться, надо открыть и закрыть рот.
Никто не спорит, работа должна быть проведена, но без суеты и подвига.
Итак, психолог должен быть туп, ленив и аморален. Что такое аморальность? Иногда мне на интервью задают вопрос: «А стал бы ты лечить Гитлера?» Может быть, и не стал бы в какой-то частной ситуации, но во всех прочих случаях полезнее его лечить, чем не лечить. Я работал с самой разной публикой. В итоге она оказываются намного лучше в вылеченном состоянии, чем в невылеченном.
Клиент не может и не должен быть таким, как ты. Ты почти никогда не понимаешь, особенно в начале работы, что его привело туда, где он оказался. Ты по умолчанию исходишь из некой пропозиции, что симптом не случаен, но то, что он сделал однажды, было самым худшим. Посмотрим на вещи реалистично: что должно произойти с человеком и сколь глубока должна быть пропасть, чтобы он выбрал не самое лучшее решение в круге решений, ему доступных.
Я же в этой ситуации не могу оперировать тем, чего не вижу, поэтому действую только в пределах видимых мной решений…
Почему он ворует из кармана у своего соседа в троллейбусе, а не идёт работать профессором медицины? Потому что, если спросить его о том, почему он не профессор медицины, он не поймёт тебя. Это объективно. А субъективно — в его картине мира такого понятия вообще не существует, как еще десяти порядков перед этим.
Воровство — лучшее из доступного, поэтому чего стоят предъявы к нему «А чего это ты такой аморальный?!»…
Вопрос из зала: А вот если спросить тебя, Саша, чего ты ищешь всю свою профессиональную жизнь?
— Я, пожалуй бы, сказал так: ищу, как клиенту испортить жизнь больную и украсить здоровую. Клиента надо заманить в здоровье, хотя он вначале и упирается. Чем заманить? Да хоть вопросом, который вовсе не банален: «Ты хочешь быть счастливым или правым?»
Реплика из зала: Конечно же, счастливой!
— Но совсем не факт, что ты об этом помнишь, когда орёшь на своего мужа за то, что он не вынес мусор.
Реплика из зала: Да, тут уж я хочу быть правой…
— Вот! А если ты готова задавать себе этот вопрос о выборе между счастьем и правотой тогда, когда ты видишь мусорное ведро, то с этого и начинается заманивание в счастье. Но ты же автоматически реагируешь на мусор и на мужа? А вот если удается либо взрывом, либо каким-то давлением температуры перейти предел текучести и поплыть, то с этого момента может появиться новая жизнь.
