Дежа вю...
Жаме вю...
Дежа вулю...
Банальность любви
Я болен темой любви.
Я говорю о ней, я ищу ее глазами, ушами. Меня поражает то, как много её среди людей приходящих ко мне, задающих вопросы в письмах.
Они приходят и рассказывают о ненависти, о бросившей жене, о бесконечной обиде на умерших родителей, на детей редко звонящих, неработающих, не женящихся и т.д.
И я, умудренный банальностью и однообразием обыденной человеческой боли, мещанством страдания, не устаю поражаться тому, как много любви выплескивается наружу к тому времени, когда они готовятся уходить, когда приходит день прощаться, когда они разрешают себе по отношению к единственным и ненависть и, равнодушие и, злость.
Когда они разрешают себе перестать защищаться от невыносимой, безжалостной беззащитности; когда они допускают эту боль к своему сердцу и дверь открывается.
И это потому, что она открывается для всего!
И для нежности и для принятия и для горя и для радости и для любви!
Так интересно и трогательно проходить с клиентом по этому кругу, где сначала они говорят о том, что давно забыли о ней, о нем, о них, о предателях, о насильниках, о равнодушных.
Они говорят, что не помнят их имен, что эти отношения не являются проблемными.
Вы видали?!
Для них не являются проблемными отношения с мамой, папой, с умершей женой, с умершим ребенком).
Вы верите?
Потом они начинают вспоминать.
Рыдают, а их рот кривит гримаса страдания и обиды.
А потом, когда им удается взять себя в руки, они упрекают меня за то, что я тащу их туда, где все и так хорошо...
Я опять не верю.
И только потом они начинают говорить и рассказывать.
Там очень много усталости и даже апатии.
Я спрашиваю их тогда: «А тебе можно её (его) ненавидеть или сердится?».
Они отвечают, удивленные моей тупостью: «Нет, конечно».
Разговор продолжается иногда день за днем, а иногда неделя за неделей.
Постепенно вынашивается «Да» и даже «Да, конечно».
И в их голос возвращается, наконец, естественные боль, ненависть, ярость, разочарование, отчаянье, злость.
И только потом, в их вымытых слезами глазах, освобождается место и его снизу, откуда-то из живота, из глубины души, начинает наполнять любовь...
Самое удивительное, что нет в этом никакой оригинальности, особенности.
Если работа закончена, то это происходит всегда...
А может быть, это происходит только у меня?
А у других, более творческих психологов, бывает по-разному?
Не знаю.
Это очень драматичная минута.
Потому, что ладно, когда речь идет о маме, отношения с которой наконец выстроились, о ребенке, которого родила ты и он вернулся в твое сердце, о человеке, с которым ты прожил 35 лет, называл предателем, а сегодня опять назвал любимым.
Но особую драматичность момента переживаю я когда, когда заканчивается работа с инцестом, с сексуальным насилием, с любым насилием, наконец. И там происходит тоже самое.
Когда разновсякие гуру вещают о всеобщем прощении и бесконечной любви к ближнему, меня частенько приташнивает!
Передергивает от желания сблевать.
Место дешевое и пафосное...
Нет ни всеобщей любви, ни всеобщего прощения!
Это огромная работа.
Штучная и дорогая.
Ею в итоге всегда все кончается, если пройти свой путь по честному и до конца...
Эти люди говорят на последней встрече о принятии, смирении и часто о любви.
Клянусь вам, это правда.
Но это не всеобщее и не бесконечное.
Это очень-очень специальное!
Оно вырастает из огромного душевного труда... и никогда не дается по умолчанию ...
Никогда даром...
