Впервые проходя марафон Ройтмана, я, честно говоря, совсем не надеялась выбраться из завала и уже почти не билась. Однако меня вытащили. На группе проломили стену, а дальше откапывала Аня Богомолова, строго и внимательно, без лишних движений, тонко и красиво, близко к гениальности. На наших встречах я осознавала себя через слово и рисунок, изображая на фанере фреску по мотивам Евангельской притчи о пяти хлебах.
С тех прошло три года. Сегодня я уже чувствую, что могу посмотреть на ситуацию со стороны и даже попробовать разобраться.
О задачах психотерапевтического сопровождения после краткосрочной групповой терапии рассказывает Анна Богомолова, психотерапевт юнгианского направления, M.Sc. когнитивно-поведенческой терапии, супервизор программы арт-терапии в колледже Давид Елин (Иерусалим), тренер Центра Ройтмана, ведущая Алгоритма Ройтмана.
– Я все время учусь. Не только потому, что мне это интересно – спектр психотерапевтических подходов позволяют рассмотреть проблему под разными углами, найти подходящие фильтры, точно подобрать язык для описания ситуации. Многообразие методов помогает мне быть эффективной. Но Сашины группы – уникальный инструмент. Особая атмосфера марафона Ройтмана отличается четкими границами, формируемыми самой группой, и ощущением ценности происходящего здесь и сейчас. Таким образом возникает ситуация высокого напряжения, на фоне которого ощущаются, резонируют и усиливаются препятствия: скука, агрессия и конфликтность. Затем возникает особая степень интимности и доверия, которая позволяет в течении короткого времени коснуться глубоких болезненных переживаний и пройти их насквозь. Марафон Ройтмана по мощности и точности воздействия напоминает хирургическое вмешательство…
–…которое больно заживает?
– Бывает по-разному. Есть люди, с которыми на марафоне происходит чудо. У других будто трескается лед, скорее даже бетон, - устойчивая конструкция рушится. Происходит серьезное внутреннее изменение, вслед за которым приходится разгребать гору мусора: арматуру, бетонные куски... С некоторыми, по их мнению, ничего не происходит, но они видят, как другие меняются и это меняет их опыт. В любом случае марафон сдвигает планку в направлении контакта с собой. Это всегда – опыт близости, опыт чего-то иного, с чем человек не был знаком до этого. Случайные люди на группу не попадают – пришедшего скорее всего зацепит что-нибудь из происшедшего на группе и тогда у него будет шанс что-то сдвинуть внутри себя. По крайней мере такая возможность остается в доступе, даже если человек не использует ее сразу. Краткосрочная терапия подразумевает длительную интеграцию изменений, у многих это происходит нелегко. Как после хирургической операции может понадобиться реабилитационная терапия, так и после прохождения группы часто требуется психотерапевтическое сопровождение. Индивидуальная психотерапия после марафона позволяет сделать изменения менее болезненными и более устойчивыми, а процесс интеграции – более мягким и гармоничным. Такой вариант представляется мне плодотворным. В свое время я выбрала его для себя, а сегодня – рекомендую другим.
– Давно ли Вы знакомы с Ройтманом?
– В 2000 году я пришла к Саше на марафон в качестве клиента и…как обвалилась лавина. Для меня первый марафон – это был некий взрыв. После группы для меня появились краски более яркие. Я начала себя ощущать.
– Как и куда?
– Первый марафон был очень тяжелым. Я тогда не знала о существовании длительной индивидуальной терапии и через 2 недели пошла на второй марафон. Вскоре став ученицей Ройтмана, на группы ходила часто. Тогда это происходило очень болезненно для меня, было ощущение, будто я проваливалась под лед. На марафоне я чувствовала себя одинокой, отдельной от группы. По окончании появлялась характерная растерянность и разочарование. Я поняла, что для меня важно сопровождение после марафона и начала посещать индивидуальную психотерапию.
– Ты считаешь, что на индивидуальную терапию имеет смысл идти после группы, а не до и не вместо?
– Я лично до марафона на психотерапию не ходила, потому что не представляла тогда, что есть такая возможность. Но знаю людей, для которых группа стала частью долгосрочной терапии. Когда в терапевтической работе происходил кризис, группа вышибала человека из тупика на другой уровень.
– Ройтман говорит: раз травма локальна, то и психотерапия может носить локальный краткосрочный характер…
– Да, если травма отдельная. Скажем, жил человек – хорошо жил, все у него было в порядке. Но однажды его ограбили и избили в собственном подъезде. Потом все вроде опять нормально идет, но этого он пережить не может. Такой клиент – подарок психологу. Есть ресурс, есть образец, есть образ структуры, которая была сломана. Понимая, что было до слома, ты можешь прояснить, что потеряно, что изменилось. Человек может опереться на некоторые устойчивые структуры, он имеет для этого навыки, сформированные всей предыдущей жизнью. Здесь задача психолога – помочь человеку, вместе с его переживанием, вернуться к нормальному образу жизни.
Другое дело – коммулятивные травмы. Здесь ему некуда вернуться. В ходе психотерапии приходится выращивать некие образцы или структуры, на которые он потом сможет опереться. Скажем, в ходе марафона открывается сексуальное использование в семье, но маме об этом рассказать было невозможно. По сути, сексуальное использование стало прямым и органичным следствием молчания и взаимного недоверия в семье – то есть всего, что происходило до того. Тогда последующая терапия будет направлена на проживание одиночества, выращивание ориентиров для взаимодействия с близкими людьми, приобретение навыка понимания. Возможность получить поддержку, принять ее – это тоже навык, который придется доращивать постепенно в ходе психотерапии.
– Ты говоришь о дефицитарности? О доращивание структур?
– Не обязательно структуры доращивать, могут быть навыки и другие адаптационные механизмы, которые у человека просто не выросли. Например, не умеет справляться с эмоциями. Его в детстве этому не научили, потому что в семье было не принято показывать эмоции, говорить о них. В итоге эмоции захлестывают, но человек, не приученный осознавать свои чувства, пытается их не замечать и уверяет себя, что стихийные выплески – это случайность, срыв. В психологии есть понятие – дисфункциональная семья. Согласно одному из определений, это семья, где о главной проблеме не говорят. В дисфункциональной семье может быть вообще не принято говорить о чувствах. Ребенок, выросший там, не умеет или стыдится говорить о том, что он ощущает обиду или злость. Ему может быть стыдно даже признаваться самому себе в том, что он вообще испытывает чувства. В итоге человек не может свои чувства переносить – ему слишком больно или совестно, потому что не получается находить социально приемлемые формы для выражения чувств. На марафоне это может выплеснуться, скажем, в виде вспышки ярости. После марафона у этого человека скорее всего останется ощущение растерянности, незавершенности, разочарования, стыда или вины. По крайней мере такие метки могут означать потребность в дальнейшей терапии.
На индивидуальной терапии человек начинает осознавать, что с ним произошло, приобретает навык переживать чувства, которые были под запретом. Это – постепенный процесс.
– То есть индивидуальное терапевтическое сопровождение после марафона требуется в том случае, если человек не умеет принимать себя и свои чувства?
– Думаю, что дефицита гораздо больше, чем принять считать. Если говорить о дефиците навыков, например, я часто вижу, как обучение тем или иным навыкам – помогает людям выйти из депрессии улучшить качество жизни.
– Можно реально вырастить навыки во взрослом состоянии или это - имитация, как вставная челюсть?
– Конечно такой органичности, как в навыках приобретенных в детстве, не получится. Но то, что своевременно не сформировались, можно приобрести во взрослом возрасте. Скажем, в дифункциональной семье у человека может не появиться дистресс, навык нахождения в настоящем моменте и возвращения в эмоциональному равновесию, эффективность межличностного общения. Всему этому, можно научиться в дальнейшей жизни…
В Израильских госпиталях проводятся специальные группы по обучению навыкам. Изначально они были разработаны в США для людей с пограничными расстройствами, у которых как правило не хватает навыков справляемости с жизнью - это давно признано. Я веду обучающие группы на базе дневного стационара. Раньше у нас с коллегами шли серьезные дискуссии о том, разрешать ли ходить на такие группы пациентам с другими диагнозами. Оказалось, что группы полезны не только "пограничникам", но и почти всем пациентам, которые их посещали. Например, обучение навыкам эффективно при депрессии, под паническими атаками также часто сидит отсутствие навыка… Во многих случаях терапевтический эффект получается уже от осознания, что можно иначе реагировать, иначе относиться к ситуации.
Отдельным слоям населения удается также получить обучение навыкам в ходе лечения, например, аутистам. Но судя по тому, что я вижу, это нужно практически всем. Я бы обучение адаптивным навыкам преподавала в школе. На мой взгляд, это может помочь большому количеству людей, которые даже не знают о подобных возможностях.
– Значит не только я впервые слышу о навыках в контексте психотерапии. Почему так много людей, которые не научились жить и даже не подозревают, что это можно наверстать?
– Множество людей имеет травмы, связанные с отсутствием опыта принятия в детстве. Родители не видели в них отдельных личностей. Их стыдили, им запрещали проявлять слабости, делать ошибки, выражать чувства, которые они испытывают. Ребенка, скажем, избивают и стыдят за то, что он мочится в постель. Наказание кажется абсолютным, безмерным, лишающим права на существование. Ощущение вины вызывает желание исчезнуть, но одновременно у человека возникает гнев за наказание, несоизмеримое с проступком. Проявление гнева в семье также бывает запрещено, ребенок старается его подавлять, пока не доходит до состояния ярости, неконтролируемой агрессии, направленной на себя или на другого, желания исчезнуть или убить. Иногда одновременно возникает стремление самоуничтожиться и уничтожить обидчика – стыд и ярость. Это метки, сопровождающие проживание травмы неприятия. Для таких людей характерна неустойчивость самооценки: малейшая критика вызывает к жизни травматическую ситуацию, но с другой стороны, мысль о несправедливости наказания формирует хрупкий образ идеального непогрешимого я, разрушаемый при первом же проступке.
Травмы неприятия себя есть у многих. Вопрос в том, насколько они мешают человеку жить. Насколько много мин на минном поле? Насколько часто на них наступают? Может быть одна небольшая мина, а могут быть многочисленные, огромные, разбросанные на каждом шагу. Тогда любое замечание со стороны отбрасывает человека к детским наказаниям, стыду и неконтролируемой агрессии, которая вытесняется из сознания до тех пор, пока не становится невыносимой. Часто это приводит к вспышке ярости в ходе групповой терапии.
– Запретная ярость, вытесняемая из сознания много лет, может распаковаться на марафоне. Что тогда делать?
– Марафон дает возможность столкнуться с травмой и пережить, но устойчивость самооценки преображается последовательно. Мне кажется, что здесь важен опыт принятия не только во время группы, но и потом раз за разом. Если меня приняли таким, тогда я могу и сам на себя смотреть – себя принимать. Постепенно возникает навык принятия себя. Понемногу наращивается дно у бездонной бочки. Моя ценность становится для меня более устойчивой.
Наращивание доверия, выстраивание отношений происходит постепенно. Формирование этих навыков - пошаговый процесс. Раз за разом психотерапия создает безопасное пространство для проживания ярости и стыда. Боль стихает и становится выносимой.
Я непосредственно занимаюсь обучением навыкам на своих группах и в индивидуальной терапии.
– Какие методики ты используешь в работе?
– Самые разные. Как юнгианский психотерапевт, работаю со снами и с воображением. Это может быть просто диалог со сном, можно рисовать сны, лепить и т.д. У меня в клинике и в стационаре огромный набор материалов для арт-терапии: краски, кисточки, цветная бумага, фольга, пластилин, – таким образом человек может выбрать технику, которая ему подходит. Часто пользуюсь когнитивно-поведенческими методами. Многим помогает проговаривание и совместный анализ ситуации, осознание возможных вариантов. Иногда я рассказываю о существующих навыках справления применительно к проблемной ситуации. Это – моя тема в психотерапии. Много лет мне приходится очень серьезно углубляться в изучение навыков, и я с удовольствием этим делюсь. Это легитимно, особенно при дефиците информации по существенному вопросу. Обращение к сознательной части личности бывает полезно не только людям с явным дефицитом навыков, может помочь и людям в депрессии. Часто пользуюсь понятиями трансактного анализа. Обычно себя не ограничиваю в использовании инструментов. Если что-то мне кажется подходящим – могу этим воспользоваться.
– Среди прочих твоих инструментов - марафон Ройтмана и индивидуальное сопровождение после него?
– Сашин марафон занимает особое место и в инструментарии и в жизни. 18 лет назад я пришла на марафон клиентом, достаточно быстро стала учеником, в последние годы работаю на группах ко-терапевтом. Трудно представить, что было бы со мной без марафона, может быть иначе я бы не стала психотерапевтом. Сопровождение после группы – также важная часть психотерапевтической работы. Какое-то окно открывается на марафоне, но при этом есть возможность чувствовать себя лучше и в других сферах. Группа дает пуш – жалко его не использовать. И конечно, я люблю работать с людьми, прошедшими марафон Ройтмана, потому что мы говорим с ними на одном языке.
Беседовала В. Фомина
